Текст легенды изложен с минимальными изменениями синтаксиса и пунктуации оригинала
(оригинал)
В Карасубазаре до Крымской войны не существовало ни одной гостиницы для приезжих и всем приходилось останавливаться на постоялых дворах, содержимых татарами. Отдельными номерами были такие лачужки, в которых только помещалась узенькая койка и грязный не крашенный столик с жестяным подсвечником, всецело замазанным потеками от сальной свечи местной фабрикации *). В летнее время естественно проезжий не оставался в них ни одной минуты без крайней необходимости, но когда было холодно на воздухе и грязно на улице, приходилось поневоле искать развлечения в общей комнате заезжего двора, которая была довольно велика, сравнительно чиста и обыкновенно величалась кофейнею.
Однажды, проезжая через этот патриархальный городок, где продолжали, наперекор целой России, считать деньги на ассигнации и продавать все жизненные продукты в четыре раза дешевле против других городов Крыма, я так неловко соскочил с фургона **), что вынужден был прибегнуть к костоправу и оставаться без сотрясения в продолжении трех суток. Ужасное положение! Не знай я туземных наречий и не решись с утра до поздней ночи сидеть в кофейне —пришлось бы задохнуться в мизерном номере и с ума сходить от скуки.
К удовольствию моему фамилия моя хорошо была известна болтливому содержателю заезжего двора и он всегда приглашал меня сидеть около себя на почетном месте, где обыкновенно находились лучшие местные представители купеческого и земледельческого сословия. Мне, как интересующемуся местными преданиями, естественно было очень удобно такое положение только потому, что я имел возможность, как-бы случайно, касаться предметов, о которых почтенные люди не считают приличным говорить публично и особенно с взрослыми людьми, из боязни, чтобы им не приписали женских наклонностей.
В первый-же день посещения кофейни я как-то невольно остановил внимание на маленьком татарине пожилых лет, прибывшем из под Керчи и ехавшем в Симферополь но каким-то судебным делам. Он так много говорил о прошлом изобилии своей местности и некоторых важных событиях, повлиявших на экономический быт своей местности, что все слушали его с большим вниманием и разделяли его убеждения.
Узнав от хозяина, что я из Симферополя, этот человечек зашел в мою оду (комнату) вечером с просьбою рекомендовать ему кого-либо из добросовестных адвокатов, которому он мог-бы доверить свой иск. Покончив этот разговор, я поставил пред гостем моим стакан чаю и начал стороною заводить речь о блистательном состоянии Керченского полуострова в древности.
Этого мы не знаем—отвечал отатарившийся ногаец—но надо полагать, что это отчасти справедливо, если принять во внимание следы довольно значительных укрепленных городов и сказочные рассказы наших старушек, без сомнения придуманные прародительницами их для развлечения внучек в длинные зимние ночи.
— А ты где именно родился?
— Моя деревня около известной Опук-каи. Соседство не совсем приятное, потому что более отдаленные поселяне придумали называть нас удодами т.е. названием этой скалы. Многие сердятся за эти шутки и нередко возбуждаются драки, доходящие до жалоб.
— Что же тут оскорбительного?
— Ничего; но согласитесь сами, если за вами бегут мальчишки и кричат ку-ку! ку-ку! то это не совсем приятно.
— Чего-же ради или какие причины послужили этому поводом?
— Причин никаких не могло быть, но эти безобразные старые ведьмы, чтобы показать себя всезнающими, выдумали такую небылицу, которую стыдно повторять людям разумным.
— Что-же они выдумали? спросил я с улыбкой, чтобы не возбудить в рассказчике подозрения, что я интересуюсь такою ничтожностью.
— Право не стоит говорить, чтобы не портить аппетита на чай, который я пью в третий раз со дня рождения моего и нахожу очень вкусным.
— Напиток этот делается еще вкуснее, когда его глотают с расстановками; а это удобнее делается при разговоре.
Татарин набил свою трубку, раскурил ее и, запив глотком чая, начал легенду свою следующим образом:
— Вам вероятно не раз приходилось видеть удодов и убедиться своими глазами, что ни одна из крымских птиц не украшена такими прелестными перьями. В своем наряде, она по рассказам наших бабушек, походит на самовластную царицу с короною на голове. По их мнению так будто одевались цари в давно прошедшие времена. Надо полагать, что это такая-же выдумка, как и все остальное, но дело не в этом. В той местности, где в настоящее время стоит Опук-кая, было довольно большое и богатое поселение кротких и богобоязливых людей, которые не иначе пробуждались как с молитвою на устах и считали за ужаснейший грех оскорбить кого-либо словом или делом. При таком направлении понятно, что они не нуждались ни в каких властях и жили, как в раю. Тем временем невдали от селения этого разбит был морскими волнами какой-то чужеземный корабль и из числа избавившихся пловцов две женщины явились к добросердечным поселянам с просьбою принять их и приютить у себя. Обе они были очень красивы лицом и станом и настолько умны, что возбудили к себе искреннее сочувствие. Жители Опука немедленно принялись за работу и в несколько дней выстроили им дом со всеми принадлежностями, подарили по одной овце и стали заботиться о чужестранках, как о родных дочерях. Старшую из них звали О, а младшую Пука, а так как они жили неразлучно и пользовались в одинаковой степени народною симпатией, то их не иначе именовали, как одним названием Опук. Девушки эти, прожив несколько месяцев тихо и спокойно, в заключение начали задаваться мыслью господства над теми, кто их приютил и дал средства к жизни. Идея эта с каждым днем все больше и больше увлекала их и они начали мало по малу приводить ее в исполнение вмешательством в семейные дела, затем перенесли свои распоряжения на устройство общины и в конце концов создали себе стражу и образовали жестоких слуг, которые начали варварски обращаться с кроткими и набожными жителями. Достигнувши всего этого, они начали одеваться в фередже (в мантии) таких ярких цветов, которыми владеют в настоящее время удоды и в отличие от других надели на головы особенного рода гребни (короны). Все это не изумляло простосердечных людей и они как-то бессознательно отдались в зависимость иностранок. Господство это наверно не прекратилось бы никогда, если бы О и Пука не задумали выставить на площади двух каменных изображений своих и требовать, чтобы им воздавались божеские почести. Тут только народ пробудился от усыпления своего и начал роптать и волноваться, но чужеземки приказали действовать силою и побоями, а чтобы успешнее достигнуть цели, приказали соорудить себе около статуй возвышенные троны, на которые ежедневно восходили и любовались вынужденным коленопреклонением народа. Насилие это приняло такие размеры, что несчастным ничего более не оставалось, как только выселиться из родного селения и искать приюта у соседних народов, но видно Бог, которому они поклонялись и любили в душе, сжалился над ними и послал в лице одного нищего не только избавителя, но даже карателя неблагодарных.
— Когда вас снова потребуют к жертвоприношениям? спросил он.
— Когда последует новолуние — отвечали безропотные граждане.
— Хорошо, я в этот день явлюсь к вам и вы будете избавлены навсегда от злых существ.
В указанное время властолюбивые девушки в своих царских нарядах вышли на площадь и на этот раз потребовали, чтобы все жители с детьми явились отпраздновать годовщину восшествия их на престол. Требование было исполнено без малейшего возражения, но предварительно начатия жертвоприношения животных О и Пука обратились к подданным с вопросом: кто из них пожертвует собою для прославления их имени?
При этих словах все вздрогнули и окаменели от ужаса.
— В таком случае нам придется бросить жребий — сказала старшая и приказала, чтобы все молодые люди отделились от пожилых.
Вместо одной жертвы мы возьмем две.
— В эту ужасную минуту к ступеням трона подошел тот нищий, который обещал освободить несчастных граждан от незваных повелительниц. Сняв с плеч своих торбу, он произнес громким голосом:
— Ничтожные чужестранки, мы дали вам приют и насущное пропитание, а вы зазнались до того, что захотели сделать нас всех рабами своими. Достигнув этого, вы заставили нас поклоняться своим изображениям и считать своим божеством, а в заключение требуете нашей крови. Неблагодарные! вы вообразили, что терпению нашему не будет предела и что между нами не найдется никого, кто-бы наказал вас в пример будущим поколениям. Ошибаетесь дерзкие! „Затем он повернулся к согражданам своим и спросил: какому наказанию они пожелали-бы подвергнуть дерзновенных?
— Делай с ними все что хочешь — отвечал народ — мы только просим избавить нас от самовольно присвоенной власти.
— Слышите глас народа? ‘крикнул факир.
— Это ничтожное жужжание комарей — отвечали девушки — а ты их дерзкий представитель сейчас испытаешь наше могущество. Эй, воины, покажите на нем пример нашей строгости!
— Не смейте трогаться с места! закричал нищий — иначе и вы погибнете от единого мановения моей руки. Сказав это, он поднял палец к небу и громогласно произнес: заклинаю вас неблагодарные твари чужой земли сию же минуту превратиться в птиц, которые сохранили-бы сходство с вами, но прикосновение к которым считалось-бы омерзением для человека. Трон-же, воздвигнутый вами, да превратится в скалу и гнезда гадин. Этого мало, да будет отныне нашим законом убивать всех иностранцев, которые выйдут на наши земли!
Только что были окончены эти слова, как заколыхалась земля и, пред расступившимся народом, выдвинулась высокая гора, на вершине которой оказались две птицы в перьях цвета мантий, носимых дерзкими иностранками и с такими-же гребнями на головах. Птицы эти, прижавшись друг к другу, неистово кричали: „О,—пу! О,—пу!“ т.е. выкрикивали свои имена, но мальчики, не поняв значения этих звуков, отвечали им: „ку—ку!“
С того времени скала эта на память поколений получила название Опук-каи и там постоянно живут два удода, как-бы для того, чтобы поддерживать в народе воспоминание о давно совершившемся событии“.
Рассказчик допил свой чай и, улыбаясь, сказал: надо-же было выдумать такую небылицу. Сказано бабы! Чего они не придумают, чтобы занять своих детей. Спасибо вам за чай. Этот напиток несравненно приятнее нашей сладкой бузы. Жаль что наши женщины не имеют возможности ознакомиться с его приготовлением. Это было-бы повыгоднее их сказок.
Я не замедлил налить гостю моему второй стакан, в надежде выманить у него еще какое-нибудь мифическое предание, относящееся к Керченскому полуострову, которых наверно существует у татар бессчетное множество, но которые к сожалению достаются только на долю детей преимущественно женского пола.
— Ну, а скажи мне пожалуйста — спросил я — что рассказывают ваши бабы о развалинах известных под именем Узун-калеси при деревне Казантип?
— Такой-же вздор и небылицы, как и все их сказки. Уверяю вас, что нам неприлично их повторять.
— Да ведь мы теперь сидим без всякого занятия. Все лучше болтать пустяки, чем молча сидеть.
— В этом отношении вы пожалуй правы.
Несколько минут спустя я добился таки, что Самий-бай рассказал мне еще две легенды без всякого конечно предположения, что я стану записывать их.
Источник: Легенды Крыма / В.Х. Кондараки. – Москва : тип. В.В. Чичерина, 1883. – 100 с.; 22.
